Время лгать и праздновать - Страница 58

Несмотря на темноту, дрожащую россыпь огней, отраженных мокрым асфальтом, такси катило без остановок. Без остановок раскачивались стеклоочистители, без остановок бог знает о чем чесал языком шофер, изъяснявшийся на каком-то зверском наречии.

— …Нашел кому мозги вкручивать! Да я усе дороги изучил удоль и поперек, и без него знаю, что поперок усе они короче!..

По какому случаю это говорилось и как было связано с последующими откровениями, Нерецкой не понимал.

— Раньше через почему кажный хотел висунуться?.. Врэмья такое было!.. Ты начальник, я дурак, я начальник — ты дурак! И пусть неначальник плачет!.. Так то раньше. Теперь все переменилося, врэмья впирод зашло!.. Теперь за ради голого куражу, шоб без навару, одни придурки горло дируть! Люди поняли как и шо и хочут иметь с поправкой на коэффициент! Люди уже не говорять: я начальник и усё! Они говорять: я кретин пускай, но у лапу ты мине дай!.. А за шо?.. Кто работает? Он работает или я работаю?..

Поворачиваясь к шоферу, Нерецкой зачем-то делал вид, что слушает, тупо глядел на карикатурное лицо парня (подбородок варежкой, расстояние от носа до верхней губы по-обезьяньи большое), ни на секунду не упуская из памяти предстоящее.

«Где она? Что у них там?.. Какой-нибудь сабантуй? Как я буду выглядеть?..» Приуготавливая себя, он пытался думать о жене оскорбительно, но на память приходило лишь то, о чем он думал всегда, когда думалось о ней, и не мог по-другому. Вспомнилась другая ночь, теплая, сухая, и долгая безобразная дачная вечеринка в Липовках, у черта на куличках, на только что купленной даче Мятлева. Новосел был доволен вечером, и от радости, что все так хорошо удалось, все довольны друг другом, хватал каждого за голову так, чтоб не вырвался, и слюняво целовал на прощанье, пока гости суматошились на узкой улочке между двумя машинами, выясняя, кому с кем сподручнее «в рассуждении маршрутов». В «Волге» Нерецкого оказалось шестеро, в их числе студентка театральной студии, прожившая воскресенье «на кормах» у тетки, владелицы соседней дачи. Пассажиры подобрались такие «в рассуждении маршрутов», что он носился по городу до часу ночи, а когда осталась одна студентка, оказалось, что к ней в общежитие после одиннадцати «и соваться нечего».

«Куда же вас, Зоенька?»

«Почем я знаю. Везите обратно».

Ничего себе — ему утром в рейс!.. Он включил свет и обернулся: скинув обувку, его пассажирка забралась с ногами на сиденье, привалилась к уголку и закрыла глаза. Потертая курточка, васильковые джинсы, ноги в черных носках, из дырки одного из них торчит еще не замученный «шпильками» и «платформами» розовый палец. Тогда этого костюма было достаточно, чтобы выглядеть «как следует», теперь одежкам несть числа, а выглядеть как следует почти не удается: чем разнообразнее гардероб, тем труднее смотреть на себя со стороны, «видеть себя», как выражаются театральные дамы, чей жаргон состоит из умения выжимать корпоративное значение из обычных слов и при этом водить перед носом хищно растопыренными пальцами.

«Похожа на женщину-посла?» — спрашивала она перед отъездом, глядя на него из-за плеча, «свысока» — подлаживаясь под строгий темный костюм.

«Похожа на даму-метрдотеля, у которой физиономию распирает от избытка принципов, а костюм от примет упитанности».

«Такое не сочетается?»

«Что-нибудь одно: или принципы или даровые харчи».

«Убийственная логика!»

«На ком-нибудь видела такой же костюм?»

«Угадал».

«Вот откуда берется столько никудышных модниц!..»

«Ты прав. Надо наряжать себя, а не свою зависть… Досада какая! Я-то вообразила, что буду выглядеть дамой с хорошо различимым чувством собственного достоинства!»

«Не горюй. Из всех моих знакомых один Дирижер умеет показать, что обладает чувством собственного достоинства. Да и то — в теплую погоду».

Ее медлительному, «хорошо различимому» телу шли свободные платья, гладкие тяжелые ткани теплых тонов, особенно — длинный мохнатый халат после вечерней ванны, и широкое покойное кресло, куда можно забираться с ногами и класть книги на подлокотники. Совсем не маленькая, забираясь в кресло, она укладывала себя как хотела, точно была без костей.

«Уедем в тмутаракань!.. Куда-нибудь, где можно побыть вдвоем.. — жалобно шептала она в телефонную трубку неделю назад. — Куда-нибудь в дремучие леса!..»

«Это где?»

«Не знаю… Так в песне поется: «Бежим, моя краса, из терема-темницы в дремучие леса!» Бежим? Или я уже не твоя краса?..»

«Куда везет меня эта тетка?.. Зачем я поехал?.. Кто она?.. Знает Зою… Наверное, из той же театральной шатии».

С каждой минутой он все больше терял уверенность, что понимает и поступает как нужно. Он силился превозмочь оцепенением охватившее его безволие, и порой казалось, еще немного, небольшое напряжение, и смутность происходящего прояснится. Он предвосхищающе вздыхал, внушал себе холодное трезвомыслие, как человек, которому надлежит вынести итоговое суждение… «Сейчас, сейчас… Надо получше всмотреться и найти верную точку зрения…» Но минута проходила за минутой, шофер увлеченно нес ахинею, такси катило все дальше, добираясь ко всеразрушающей цели с какой-то бесчувственной неколебимостью, а просветления не наступало. Было как во сне, когда, не понимая вины, чувствуешь себя виноватым уже тем, что не смог уберечься от случая, который сделал тебя жертвой. И от безысходности, тягостного ожидания неотвратимого замирает сердце.

Женщина что-то сказала, машина убавила ход, прижалась к тротуару, повернула, въехала под арку и остановилась во дворе. На счетчике значилось два рубля с мелочью. Нерецкой протянул три.