Время лгать и праздновать - Страница 90

Предлагая если не выход из тупика, то бегство от него, она совсем не была уверена, что он откликнется, и потому за ее приветливостью проглядывала мучительная для нее искательность. Ему стало совестно. Он заинтересованно присел рядом, положил руку ей на плечо, и они принялись вместе листать старинный путеводитель.

— Помнишь гору, не доезжая Алушты?.. — не совсем по-прежнему, но уже просто, без заискивания, признательно блестя глазами, спросила она. — Вершина напоминает голову какой-то царицы?.. Там пещера с автографом Грибоедова!..

И наступил второй период их жизни у моря — полное хлопот безвременье. Отдыхать стало некогда. Юля просыпалась в такую рань и поднималась с такой поспешностью, как будто начавшийся день, из которого полными горстями черпают радость другие, ускользает от нее, утекает сквозь пальцы. На столе росла куча справочников, карт-схем, популярных брошюр, и когда с их помощью они объездили самые знаменитые места, пришла пора достопримечательностей, о которых упоминали ветхие страницы хозяйского путеводителя.

— А вот здесь написано, что в Инкермане проповедовал слово божие твой тезка — Андрей Первозванный. Кто такой?..

— Ученик Христа, апостол, распятый, как и учитель, только на косом кресте. Этот крест — голубой на белом — отличал флаг российского флота. Его так и называли Андреевским.

— А какая связь?..

— Во-первых, святой путешествовал по морю… И еще царь Петр едва не потонул в день Андрея-осеннего. Решили — святой вызволил, вот и предали флот его покровительству.

— О, да с тобой есть о чем поговорить!.. Ну, а что Судак — бывшая Сугдея, которая упоминается в «Слове о полку Игореве», знаешь?.. Нет, туда после. Сначала съездим в Херсонес. Надо же поглядеть, где крестился и взял в жены византийскую принцессу Анну другой святой — князь Владимир, креститель Руси! Едем?..

И он ехал, хотя ему осточертело сидеть за рулем, бродить возле палимых солнцем древностей, томиться от жары, пыли, отстаивать бесконечные очереди, чтобы поглазеть на то, что его нисколько не занимало… Точно так мальчишкой, путешествуя по Крыму с Иваном, он изнывал от солнца, долгих переездов в вонючих автобусах, не решаясь сказать, что терпеть не может музеев.

За эти дни Юля как-то неприятно изменилась, позволяла каждому встречному вовлекать себя в разговор, охотно смеялась, если с ней шутили — даже если шутили совсем не смешно или грубо. Но стоило ему обратиться к ней, и куда что девалось. Бывали минуты, когда он с трудом выносил ее возбуждение, ее воспаленно припухшие розовые губы, невидяще скользящие по нему глаза. Подмывало тряхнуть ее хорошенько — очнись, не пора ли наконец взглянуть друг на друга?.. Но что разглядывать?.. Другое дело — античные обломки, древние монастыри, пещерные церкви, музейный прах…

Они собрались побывать в церкви у Байдарских ворот, где, по сведениям Юли, находились работы Маковского, но утром, меняя колесо «Волги», он до крови ушиб запястье, рука вспухла, с трудом сжимались пальцы.

— Значит, не поедем?.. — Юля брезгливо смотрела на ушибленную руку. — Пропал день.

Чтобы день все-таки не пропал, решено было съездить в Судак, куда легче всего добираться «методом Андрея Первозванного».

На обратном пути, совея под навесом теплоходика, Нерецкой принялся листать новую Юлину брошюру и увидел на обложке карандашные строчки стихотворения.

Прислушайся — сугдейский сад!..
А где Сугдея?..
Почил в легендах древний град
Царицы-девы.

Стоял тут замок, говорят,
Но помнят горы
Не тяжесть каменных палат —
Тоску Федоры.

— Ты умеешь сочинять стихи?..

Разомлевшая от полуденного солнца, Юля коротко взглянула на него, на книжицу в его руках и, отвернувшись к сонному морю, сонно произнесла:

— Такие умею.

Она определила ему место на некоем отдалении от себя и не позволяла приближаться. Но почему-то теперь, когда Юля открылась ему с такой неожиданной стороны, ее отстраненность показалась ему незаслуженно обидной.

Часа полтора затем они молча слушали, как теплоходик с шипением и плеском распарывал синюю воду, оставляя позади расходящийся белый шов, похожий на расползающуюся застежку-молнию.

На причале Никитского ботанического сада высокий худощавый старик, с коричневым, сильно сморщенным лицом и белой головой, как в кимоно одетый в свободную стираную-перестираную матросскую робу, истово целовал спрыгнувшую на причал красавицу в широкополой шляпе:

— Где отец?.. Что не приезжает, я же скоро помру!.. — Этот веселый крик в лицо красавицы, в ее радостные глаза, которые никак не могли оторваться от истоптанного, исхоженного, выдубленного временем и солнцем стариковского лица, странно ошеломил Нерецкого. Спутник девушки, широкоплечий пухлощекий парень, с висючими усами и превосходительно-томной ленцой в движениях, по-хозяйски небрежно потянул красавицу за руку, но она так гневно отдернула ее, что парень смешался и отступил на несколько шагов, видя, но не понимая, почему вдруг оказался лишним.

Теплоходик попятился кормой в море, развернулся, тяжело кренясь вправо, глухо взревел нутром и, торопливо набрав привычный аллюр, снова принялся пороть синее полотнище воды, а перед глазами Нерецкого все стояли так искренне обрадованные друг другом старик и юная красавица. Что-то вечное было в ликующем крике старика, бесстрашно и правомерно единящее его скорую смерть и утреннюю жизнь девушки, ее блестящие глаза, блики солнца на приоткрытой груди.