Время лгать и праздновать - Страница 27

Старый трехэтажный дом, где жила Лариса Константиновна, стоял над рекой, отгороженный от берегового обрыва плотным рядом разномастных сараев. На ближнем к дому на высоких опорах темнела голубятня. Под козырьком подъезда курили две старухи, одна кричала:

— Брешуть, говорю! Слухай их больше! «Непроходимость в кишках»! Забыли чего-нито, как операцию делали!..

— Какой вы молодец!.. — бормотала Лариса Константиновна, поднимаясь по скверно освещенной лестнице. — Нет, нет, я вас не отпускаю, даже не думайте!.. От чашки кофе еще никто не умирал. Не буду хвалиться, в этом паршивом городе вам никто так не сварит!.. Вчера лампочка висела, уже нет… До этого мы жили в новом доме, ну а потом… Вы же знаете людей?.. Все такие честные, смотрят, как на редких антилоп. С ними здороваешься, они нос поворачивают. Особенно какие через мужа имели дефицит… Так я подумала, провалитесь вы с новым домом, здоровье дороже. И променялась на эту. Конечно, и с деньгами туго было — такой разгром!.. При муже я не работала и пеше не ходила… Квартира неважная, не сравнить, но дочке здесь спокойне́й, она больше дома работает… Никак не приучусь к этому замку… Сюда и так?.. Ага!.. Проходите, давайте сумку… Костик!..

Нерецкой ожидал появления мужчины, но из двери налево, двигаясь сугубо неспешно, как в замедленном кино, в узкий коридор-прихожую вышла девушка в серых вельветовых брюках и черной, глубоко расстегнутой мальчишеской рубашке. Или — блузке, похожей на рубашку.

— У нас гость!.. Пригласи к себе и поухаживай, пока я сварю кофе. Я быстренько!.. — Тяжело топая, Лариса Константиновна скрылась в конце коридора.

Ни звука не обронив, никак не шевельнув кокетливо изогнутой фигуркой, девушка безучастно смотрела на Нерецкого, пока он снимал плащ и вешал его на поломанные рога стоячей вешалки, затем равнодушно произнесла, раскрывая дверь пошире:

— Входите.

В комнате, освещенной небольшим ящиком с лампочкой внутри и матовым стеклом наверху (Нерецкой не сразу догадался, что это приспособление для ретуширования), было непроглядно. Все так же медлительно, будто скованная тесными брюками, девица подошла к письменному столу и включила бра над ним — неяркую лампочку под розовым колпаком, напоминающим женскую каскетку. Включила и, заслоняя собою свет, принялась застегивать пуговицы на блузке. Изогнутой фигуркой, полными ножками, тонкой круглой талией и не по-девичьи большой грудью она напоминала лепную красавицу с карниза индуистского храма. Не годилось только лицо — туповато-обыденное, безразличное к своей обыденности, каким оно бывает у женщин, которым незачем или неинтересно нравиться.

Кроме ящика с матовым стеклом и письменного стола, какие изготавливают для школьников, в комнате стоял раздвижной диванчик, рабочее кресло, покрытое ветхой накидкой — дабы уберечь от протирания сильно распираемые изнутри новые вельветовые брюки — и бурый платяной шкаф, вдвинутый в угол дверной стены. Над письменным столом висел большой красочный лист календаря: одетый в плавки мускулистый загорелый парень застиг в ванной притворно испуганную девицу совсем «без ничего». «Наверное, хозяева ценят в картинке изобразительную технику, а не «голодраму», — раздумывал Нерецкой, глядя в затылок не очень гостеприимного Костика.

— Кажется, я помешал вам… Вы работали?.. — Он подошел ближе, в надежде, что, присмотревшись, она поймет, что он не самый неприятный гость.

— Ничего. Садитесь. — Не взглянув на него, она указала на притиснутый к письменному столу край диванчика.

— Спасибо. — Он сел так, чтобы видеть ее лицо. — Я к вам случайно… У нас с вашей мамой отыскались общие знакомые… И еще у нее были тяжелые сумки… Это я хочу объяснить, почему она собирается угощать меня кофе.

Ее руки замерли на последней пуговице, лицо слегка ожило. Наконец она повернулась к нему и показала свои темные, по-мальчишечьи грубоватые глаза.

— Вы настоящий летчик?..

— Штурман. Настоящий.

— Это которые плавают?..

— Которые летают.

— Разве не все равно?..

— С плавающих начинаются капитаны, а у летающих с чего начинается, тем и кончается.

Безразличие на ее лице сменилось неуважительным любопытством, насмешливо шевельнулись казавшиеся жесткими короткие толстые губы. Слабый свет дочерна сгущал их вишневую красноту. Так же темны и грубы наверняка были и крупные сосцы тяжелой груди, отчетливо проступавшие под тонкой тканью рубашки.

Широко улыбаясь, с корзиночкой печенья и большой полотняной салфеткой вошла Лариса Константиновна. Тесное платье на ней очень старалось заставить говорить все те достоинства хозяйки, которые давно помалкивали. Несмотря на небольшой рост, она выглядела крупной женщиной — по-видимому, из-за мужеподобной атлетической соразмерности телесного устроения. Наспех подкрашенное лицо ее принадлежало к тем лицам, которые с возрастом не сморщиваются, а выцветают, теряют спелые краски, сереют, обзаводятся тут и там торчащими волосками и в старости пугают детей мертвенной одутловатостью. Но до того еще было далеко, так далеко, что и красилась она не иначе, как из суетного желания примолодиться; для своего возраста Лариса Константиновна выглядела не то чтобы моложаво, но вполне благообразно.

— Познакомились с моей Костантией?.. Можно просто Костик, да?.. — Она посмотрела на дочь, та пожала плечами: а мне-то что?.. — У нее оба деда Кости, вы понимаете?..

Ей не следовало так широко улыбаться: хорошо досмотренный рот портила отозванная вперед верхняя челюсть, зубы здесь, обнажаясь, пачкались губной помадой и розовели, как у вампира.